Надежда Тальконы [СИ] - Евгения Витальевна Корешкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Зачем Вы свою-то куртку?
— Мальчишки замерзают. Кстати, Аллант нас нашел! Вышел на связь ко мне на браслет. Эх, и ругался! Я ему велела снять все корабли с поиска и включить сигнализацию в Талькдаре и в поселке. Куда ближе будет, туда и пойдем. Правда, я пока ничего не слышу. Устала, наверное…
Прошло еще некоторое время в полном молчании, пока Надежда не вскрикнула радостно:
— Есть! Я поняла!
Она встала, отпустив руль, вслушиваясь в рев шторма и, наконец, указала рукой значительно правее, чем они плыли.
— Каредда там! Она значительно ближе.
Кадав про себя все время молился. «Бриз» то нырял в ямы, то взлетал на пенные гребни, а конца пути не было видно.
Он так и не понял, что было сначала: увидел ли он маяк или услышал колокол. Но сердце радостно трепыхнулось.
Здесь, вблизи спасительного берега, волны были совсем другими: значительно выше и яростнее, словно не хотели отпускать законную добычу.
Направив «Бриз» на свет маяка, Надежда, на радостях, не сразу поняла, что ошиблась, что маяки ставят не только на входе в порт, но и отмечая наиболее опасные места.
Она никогда не была в этой самой Каредде, и не мудрено, что в шторм и в темноте промахнулась мимо входа в бухту.
«Бриз» несло на камни. Погибать в самый последний момент обиднее всего. Они вдвоем выворачивали руль влево, выгадывая дополнительное время. Двигатель захлебывался, не справляясь с непомерной нагрузкой. Взлетев на очередной гребень, они увидели россыпь огней порта не так уж и далеко, чтобы туда нельзя было успеть. Совсем рядом спасительная бухта. И как раз поперек их пути — мол-волнорез. И времени на то, чтоб обогнуть его, уже не было.
Надежда не сразу поняла, что же заставило ее резко оглянуться.
«Бриз» стремительно проваливался вниз, а позади вставала водяная стена. Такой волны она еще в жизни не видела. Вот эта, действительно последняя, волна сейчас и расшибет их о мол. И уже не вырулишь. Отчаянье захлестнуло душу, и Надежда впервые, всерьез, искренне, в голос прохрипела:
— Защитница! Спаси!
Она не выпускала руля, стараясь поставить «Бриз» хотя бы не боком к чудовищной волне. И, через несколько секунд, задохнулась и ослепла от обрушившейся сверху массы ледяной воды.
Тщетно пытаясь откашляться, Надежда интуитивно почувствовала, как их вздымает на гребень, и через силу заставила себя открыть глаза, чтоб, хотя бы не вслепую, принять неизбежное.
* * *
В этот вечерний час, несмотря на грозу и шторм, в порту собрались почти все рыбаки поселка вместе с женами и вездесущей ребятней.
А уж когда из Талькдары сообщили, что мальчишек сняли с тонущего катера, и везет их в Каредду сама Посланница, дома мало кто усидел. Старики поговаривали, что шторма такой силы, не было, вот уже лет пять. Матери, бабушки и сестры всех семерых мальчишек на коленях стояли у края причала, протягивая к океану на вытянутых руках жертвенные светильники и молились.
За пределами бухты, исхлестанный ливнем и молниями, бушевал океан. Волны, рассыпаясь в пену, разбивались о пирс, изредка перехлестывая его.
И все стали свидетелями, как поднялась огромная волна и росла, закрывая горизонт. Она, с большим запасом высоты, перехлестнула пирс, достигнув почти середины бухты и всколыхнув все стоящие в ней суда. И внесла на своем гребне маленький катерок, довольно точно направив его в левый борт сухогрузу.
Катерок, сопротивляясь из последних сил, неправдоподобно круто вырулил. Удар пришелся вскользь. Обдирая бок, катерок пролетел вдоль махины сухогруза, резко затормозил, в развороте почти ложась набок, и замер у причальной стенки.
Надежда услышала, как шумно и коротко выдохнул над ее левым ухом Кадав. Она, почти одними непослушными губами, прошептала:
— Все. — И уронила голову на руки, намертво сжавшие руль.
Кадав не совсем уверенно помнил, как, что-то громко и торопливо говоря, прыгали к ним на борт чужие люди. Как осторожно, по одному, отдирали от руля сведенные судорогой пальцы сначала у Надежды, потом у него.
Его Рэллу на руках подняли наверх, кутая в длинный кожаный, подбитый мехом плащ, только что снятый с чьих-то плеч. Кадава тоже выволокли на причал. Затекшие ноги почти не держали. Но зато, почти автоматическим движением, он успел сунуться за спинку сиденья, сумел выхватить оттуда и удержать в негнущихся пальцах свой леггер. А уж кто и как вытаскивал из каюты мальчишек и Альгиду с Бернетом не видел и представления не имел.
Так же смутно он помнил заднее сиденье машины, резкий запах спирта и чьи-то быстрые безжалостные руки, растирающие его кисти. И горлышко бутылки, грубовато сунутое в рот с приказом:
— Пей! — И несколько почти насильных глотков холодной жидкости с запахом спиртного, не имеющей ни крепости, ни специфического вкуса. Словно воду пил. Но желудок зажгло. И откуда-то изнутри начало возникать, растекаться, не совсем еще ясное, почти призрачное ощущение тепла, казалось, навсегда потерянное. Он еще не чувствовал ни рук, ни ног, но сумел довольно четко выговорить:
— Везите в отель! Код 02!
Из машины он выбрался самостоятельно. И больше уже никому не доверил свою Праки. Сам внес в номер, никого больше не пропустив следом, кроме горничной — миниатюрной женщины лет тридцати, которой он приказал остаться. И сразу, с порога приказал ей:
— Разбери постель! Согрей простыни! Приготовь полотенца!
И прямиком отправился в душевую, уже за порогом сбросив на пол и леггер и меховой плащ, укутывающий Рэллу Тальконы. И, как был в одежде и обуви, с драгоценной ношей на руках, шагнул под душ.
Кадав стоял под горячими струями, привалившись спиной к стене, и держал на руках свою Праки, свою Рэллу. Она бессильно положила голову ему на плечо и не шевелилась в бессильном полусне — полуобмороке.
Когда из согревающихся рук постепенно ушла горячая, в тысячи игл, ломящая боль, Кадав, не совсем уверенно, потянул со своей Праки мокрый свитер. Она чуть слышно, протестующее застонала, но даже не открыла глаз. За свитером последовала обувь, брюки и нижнее белье.
Это, наверное, было невероятным кощунством, но у него просто не было другого выхода. Он не мог доверить свою Праки никому. А ей нужно было быстрее согреться. Кадав осторожно поворачивался, чтоб горячие животворные струи равномерно поливали ее всю, доверчиво — беспомощную и прекрасную в своей наготе. И за эти минуты он готов был еще раз
